Альберт Мурзагулов. История одного художника.

Продолжение, начало: История одного художника. Часть 1.

В Литве ко мне время от времени пристают с вопросом: “За что-нибудь ты в своей жизни борешься или нет?!”. Я отвечаю: “За спасе­ние природы - пишу только первозданную природу и боюсь, что скоро первозданной она останется только на моих пейзажах...”.

Немцы спросили меня, могу ли я им что-нибудь продать?

- До выставки я не продаю! - запальчиво ответил я.

На прощание они оставили свои визитки и я, набрав­шись наглости, спросил:

- Может, мне поможете организовать выставку у вас?

- Возможно, что-то получится.

“Что-то получилось” через семь лет!

Линдены добились от своего Союза Художников официального приглашения меня с выставкой в Halle.

Когда от Линденов пришло первое письмо, в котором говори­лось, что они нашли помещение, хозяин которого готов принять мою выставку. Я эту радостную весть сообщил в редакции газеты “Ленинец”. Тогдашний редактор Вазир Мустафин, к сожалению, ныне покойный, остудил меня:

- Не особенно радуйся. Могут вместо тебя послать другого.

- Как это другого? Пригласили же именно меня.

- Мало ли что именно тебя! Возьмут и пошлют другого.

Каким я был наивным?! Он же почти оказался прав. Уфимские и стерлитамакские “партайгеноссе” семь лет удерживали меня от по­ездки в ГДР. Да и как я мог представлять СССР за границей? Дваж­ды женат, тогда еще дважды, не только не член СХ, но даже не член КПСС. И еще нигде не работает. Какой я советский художник?! Ме­ня тогда часто спрашивали:

- Кем работаешь?

- Я художник.

- Художник - это понятно. А где работаешь?

Альберт Мурзагулов. Открытие юбилейной выставки в Вильнусе. 1986 год.

Но жизнь продолжалась. Выставка в Вильнюсе в 1980 и 1981 го­дах, после возвращения из очередной поездки на Охотское побере­жье. Мне мягко намекнули, что подряд две выставки через год про­водить нескромно.

Следующая моя выставка была намечена на 1985 год во Дворце Министерства внутренних дел Литвы.

И вот наступил 1986-ой — год моего 50-летия.

Одновременно проходят две выставки в  - Шауляе, куда случайно заехал ар­хитектор из Стерлитамака, мой друг Володя Максимов, и в Мажейкяй. Прилетевшая на юбилей моя жена Ирина сообщила радост­ную весть: у нас будет ребенок! В Москве в журнале “Советская ли­тература” под редакцией Саввы Дангулова, познакомившего меня с самим Расулом Гамзатовым, готовится статья и девять цветных ре­продукций!

В марте выставился уже в Каунасе, в “Perkuno namai”, в “Доме Грома”.

На церемонии открытия пытаюсь говорить по-литовски. И ду­маю, что же сказать приятного каунасцам? В этот день каунасский “Жальгирис” встречался с “Реалом” в споре за Межконтинентальный кубок. А баскетбол в Литве, это как футбол в Бразилии! Выставку посвящаю победе баскетболистов “Жальгириса” и добавляю, если “Жальгирис” победит, то лучшему снайперу, я подарю картину с вы­ставки. Несколькими часами позже литовцы завоевали кубок. Жур­налист Мачюлис, спустя несколько дней, спросил, не раздумал ли я дарить картину?

- Слово башкира!

Меня пригласили в Sport-hale, по-нашему: спортзал, на супер-финальный и очень популярный в те годы матч “Жальгирис” — ЦСКА и в перерыве между периодами я снова говорю по-литовски, за что заслуживаю овации зала. Так обладателем башкирского пейзажа стал Вальдемарас Хомичюс. Познакомился и с другими леген­дарными баскетболистами: Сабонисом, Куртинайтисом, Иовайшой, Чевилисом, Бразисом и т.д.

Альберт Мурзагулов. Река Нугуш. Малые скалы.

Осенью, будучи в Германии и гуляя с Винцасом по Берлину, ста­раюсь говорить по-литовски: Винцес тогда сказал, что немцы не лю­бят русский язык, а о литовском - представления не имеют. Встре­чаем семейную пару из Каунаса, и когда я представляюсь, они вспо­минают художника из Башкирии, говорившего на литовском и пода­рившего башкирский пейзаж Хомичюсу.

Впоследствии обладателями моих картин стали Сабонис, Куртинайтис и Крапикас.

В завершении всех подарков к своему 50-летнему юбилею я по­лучаю, наконец-то, вызов в Германию! Все-таки поеду!!!

Когда кончилась Великая Отечественная война, мне было девять лет, и я, как все мальчишки моего поколения, жалел, что не успел по­воевать. И вот через 40 лет мне предоставляется возможность “за­воевать” Германию!

Картины, предназначенные для показа в Германии, находились на выставке в Каунасе, и потому их вывоз я сумел оформить в Виль­нюсе: благо в руках был вызов и загранпаспорт. Когда я спросил: сколько можно с собой взять картин, мне сказали: десять — пятнад­цать ,значит 15, решил я. Взял еще с собой семь чистых холстов с подрамниками. Мне посоветовали взять с собой золотые кольца, на­учили, как провести: шторки в коридоре вагона, вдетые на тонкие, в палец толщиной, металлические “гардины”, кольцо нужно вдеть на эти “гардины” и сверху затянуть шторку. Или взять хотя бы русскую водку (потом я видел эту водку во всех магазинах ГДР, но никто по ней не умирал). К спекуляции я не был обучен, да и, честно говоря, побаивался заниматься таким промыслом. В конце концов, я ехал как художник, а не как, сейчас сказали бы, “челнок”. Взял лишь для гос­тинцев несколько баночек с башкирским медом.

Интересно было наблюдать за пограничниками трех стран: со­ветскими, поляками и немцами. Наши, - с озверевшими лицами, чуть ли не с автоматами наперевес, - выгоняли всех из купе и после че­го, в буквальном смысле, прощупывали каждый сантиметр. Немцы же, напротив, даже не поворачивали паспорта: взглядом идентифи­цировали лицо с перевернутой “кверх ногами” фотографией и стави­ли печать.

Сажусь в Вильнюсе на поезд Ленинград - Вильнюс - Берлин. Перед поездкой разрешили обменять рубли на марки строго ограниченно - 500 рублей и в самой Германии можно было обменять еще 30 рублей, почти “тридцать Серебрянников”.

Билет я взял до Halle-Neustadt, где живут Линдены. Перед выез­дом звоню еще раз. Они должны встретить меня в Берлине, кстати, “недоеденный” или “недоеханный” билет у меня сохраняется, и по­том я его передал знакомому студенту Винцасу, который сможет проехать этот отрезок от Берлина до Halle-Neustadt в любое время.

Едем вдоль “Берлинской стены”, заезжаем в Постдам, именно тут была знаменитая конференция союзников, показывают резиденцию Стали­на, посещаем дворец Сан-Суси.

Затем, к Линденам, где накрыт стол и я после голодного Совет­ского Союза, конечно, испытываю шок. Из алкоголя выбираю пиво и в дальнейшем, где бы я не был, всем говорили, что я пью только пиво.

Поселяют меня в университетском общежитии. Сразу ищу сту­дентов из СССР и нахожу, кого вы думаете? Двух литовцев из Кау­наса! С одним из них, Винцасом, я впоследствии особенно подружился.

Следующий шок я получаю, когда на второй день решаю зайти в магазин. Сразу тогда подумал, хорошо, что нас “совков” не пускают заграницу - люди с неустойчивой психикой, наверняка, могут свих­нуться.

Вспомнился Высоцкий: “Мы нужны в Париже, как в русской бане лыжи!”.

Помню, долго не мог привыкнуть к изобилию в продуктовых ма­газинах. Например, колбаса сортов сорок - и все это аккуратно раз­вешено над головой продавца, который по требованию покупателя специальной палкой достает выбранный вами круг колбасы.

Про­дукты все упакованы, а так как я немецкий изучал пять лет в школе, а потом в институте два или три года (преподавание велось на уров­не, приблизительно, как сейчас преподается башкирский язык в рус­ских школах), - я старался запоминать продукты по оберткам и эти­кеткам.

В промтоварных магазинах были такие вещи, которые видел впервые, и не знал их назначение, но, получив разъяснение, понимал, что это как раз то, что нужно было мне, всю жизнь.

Детскую кроватку, хотя она и в упаковке, с собой не повезешь - надо отправлять, но как? Подсказали - через воинскую кассу по железной дороге.

Встречаю на улице советского прапорщика. Предлагаю устроить встречу с солдатами в расположении советских войск в военном го­родке. Мое предложение принимается с восторгом, на которое толь­ко был способен сверхсрочник западных войск.

Обговорили день моей “лекции” и дальше в разговоре выясняет­ся, что для отправления посылки по железной дороге никакого блата не требует­ся. Тогда я к детской кроватке решил присовокупить два ковра, два велосипеда: сыну и себе тандем, на своем я катаюсь до сих пор и еще кучу мелочей.

Вспомнил, как когда-то посылал оленьи шкуры из Охотского по­бережья: я скручивал в рулон по три шкуры, с двух сторон одевал холщевые мешки, зашивал, писал адрес Стерлитамака, Москвы, Виль­нюса. Отправка одной такой посылки мне обходилась в тридцать рублей - три рубля за килограмм, сама шкура, обработанная стои­ла один рубль, необработанная - нуль.

Для отправки “посылки” приезжаю на железнодорожный вокзал. Оформляю, оплачи­ваю и решаю пообедать в железнодорожной столовой.

За стол напротив садится немец, на голову выше меня, плечи, грудь  шкап. Он чуть-чуть говорил по-русски. Когда он узнал, что я из Башкирии, спросил:

- Это не про твою выставку пишут в газетах?

- Про мою...

Новоявленный поклонник моей живописи спросил, может ли он угостить меня пивом?

Пьем. Кружку, другую, третью. После четвертой или пятой он вдруг решает, что для интересного собеседника и еще художника, он может позволить себе проявить еще большее уважение, и после раз­говора с официантом на столе появляются две рюмки с водкой, грам­мов по 30 каждая. Я сразу “в отказ” — не пью и все тут.

- Что мне теперь делать? — вопрошает он.

- Придется выпить обе, — с готовностью подсказываю я

И тут “Шкап” восклицает:

- Это будет много!

Я постарался представить нашего человека, если б ему предло­жили две рюмки по 30 граммов вместо одной...

А в расположение советских войск я все равно пошел - мне са­мому было интересно.

До этого я считал так: по культуре, по чистоте улиц, если за еди­ницу отсчета взять наш Стерлитамак, так сказать “уровень моря”, то Москва на ступеньку выше, Вильнюс, Каунас еще на пару...

А здесь я понял, что Прибалтика (тогдашняя) - это тоже Со­ветский Союз... Чистота немецких улиц просто поражает: ни окурка, ни обертки от конфеты, а газоны, как в Англии (хотя я еще там не был!). Рассказывали, что в какой-то документальной кинохронике по­казывали разгон демонстрации немецких рабочих полицейскими, ко­торые орудовали дубинками. Рабочие, спасаясь от побоев, разбега­лись в рассыпную. Но никто не бежал по газонам, все бежали лишь по дорожкам.

Пешеходы здесь переходят улицу только на зеленый свет, да­же ночью, когда улицы абсолютно пусты.

Нам восемьдесят лет талдычили: дети - наше будущее, все - де­тям!

А здесь, задние площадки у всех видов транспорта: троллейбу­сов, трамваев и автобусов и ж/д вагонов для детских колясок. Въезд коляски в транспорт, именно въезд, а не поднимание по ступенькам, происходит с перрона, который сделан вровень с задней площадкой. Даже въезд в лифт первого этажа, - ни одной ступеньки, прямо с асфальта, так сказать, с земли. В коляске ребенок, ниже, на спе­циальной сетке, купленные в магазине продукты и молодой мамаше нужно только толкать коляску, не надо перетаскивать через бордю­ры и поднимать по ступенькам. Мосты через транспортную дорогу имеют специальную колею для колясок.

У нас, когда приезжаешь из Стерлитамака в Москву в 18-ом при­цепном вагоне, перрон на Казанском вокзале заканчивается после семнадцатого вагона.

А в Стерлитамаке вообще нет перрона! Начальство не приезжа­ет и не уезжает в поездах. Если только это не Ким Чен Ир, предпо­читающий путешествовать по железной дороге.

И вот приближаюсь к русскому военному городку. Здания с живущими в них семьями офицеров находятся в непосредст­венной близости городка. Это уже ниже “уровня моря”, то есть Стерлитамака, где, кстати, в последние годы процветает, как я назы­ваю, козырьково-оградковая архитектура: километры дорогостоя­щих и абсолютно ненужных металлических оград, дворцов-остановок и всюду козырьки, козырьки, козырьки. (Что было б, например, с Пе­тербургом, если б там все остановки троллейбусов, трамваев, автобу­сов переделать на стерлитамкский лад?! Культурной столицы России не стало бы...). Раскуроченные помойные баки, дети бегают в соплях и грязи. Да, это же наши!

Попадаю за стены “ограниченного” контингента советских войск: такое впечатление, что попал на Родину — на каждом шагу портреты вождей и дурацкие лозунги: «Миру – мир», «Слава - КПСС!», «Вперед к победе коммунизма!» и т.д.

Продолжение следует...