Альберт Мурзагулов. История одного художника. Часть 4.

Мои друзья Ингрид и Вилли каждую субботу и воскресенье везят меня по всей Восточной Германии: “Мы покажем тебе такие места, которые не видел ни один советский турист!”. Знакомят со старинными замками, дворцами, парками и в случае, если где-то тропинка заросла или скамейка не покрашена, одним сло­вом, где плохо, говорят: “Это уже социализм!” и что “настоящие немцы живут в ФРГ...”.   Пытаюсь нарисовать не городской пейзаж. Едем по дороге. Над горизонтом возвышается серо-голубая полоса неба, окаймленная сверху и с боков белыми облаками. И вдруг подумалось, что у нас, в Башкирии, эта полоса могла быть... горой!

А здесь равнины, равнины — не за что зацепиться глазу...

Проезжаем маленькие города, вроде нашего Аллагувата, возраст 1000 лет... Все капитально, на века!.. Стоят кирпичные дома, которым по тысячи лет. Не верится. В Стерлитамаке, которому чуть более двухсот лет (хотя с каждым «исследованием» он становится старше и старше, договорились до того, что он... старше Казани!), старые купеческие особняки, которым не более ста лет, разрушились, и осталось их всего несколько...

Узнав, что есть пляж FKK (“Frei Кцгрег Kultur” — культура свободного тела). Решаю сходить.

Как настоящий “советский колхозник”, иду на пляж без денег. В одних шортах. Пришлось возвращаться, вход 15 пфенингов. Взял заодно денег на сосиски с пивом. В Германии пиво с сосисками на каждом шагу: сразу платишь за бокал, сосиску с горчицей на бумажной одноразовой тарелке, а потом возвращаешь бокал, а тебе — деньги. Если захочешь, — можешь бокал оставить себе, как сувенир.

Захожу на территорию пляжа: вокруг обнаженные мужчины, женщины, есть и семьи, разных возрастов, лежат, сидят, плавают, иг­рают в волейбол и т.д. Первые несколько секунд я находился в оце­пенении — мне почему-то казалось, что все смотрят на меня, но это вскоре прошло... Публика вела себя спокойно. Ни вульгарности, ни агрессии. Я представил, как это могло все быть на ашкадарском пля­же, на котором прошли мои детство, юность и отрочество... У меня был соблазн сделать зарисовки, но не рискнул... «в чужом монастыре».

Художник Альберт Мурзагулов.

На открытие второй выставки, в Puschkin Haus, я выступил со своими рассуждениями о живописи, в частности, о красном цвете.

Когда кончились выступления, которые проходили во время фуршета прямо за накрытыми столиками (с пивом, вином, фруктами, конфетами), все встали (вот она немецкая точность!) и дружно стали расходиться, несмотря на то, что, на столах остались выпивка и «за­кусон» — ну, совсем, как на наших открытиях!

Вечерами я любил гулять по городу, возвращаясь с очередных гостей или от Линденов, где за ужином обсуждали прошедший день, и строили планы на завтра.

Ни пьяных, ни хулиганов не встречал. Бывало, идут мимо юнцы, и просят «feuer» (огонька) и... продолжают идти дальше. Они даже не подозревают, что у нас попросить «огонька» или «закурить» — это прелюдия к мордобою, или ограблению...

Чувствую себя миллионером: продал семь картин. Покупаю детские вещи с упоением: чего только здесь нет. На просьбу жены особенно не покупать, мол, ее родители все купят. «Щас!». Это в 1986 году в нашей нищей стране? Что вы сможете ку­пить кроме пеленок? У меня появилось даже какое-то злорадство (в хорошем смысле, если злорадство может быть хорошим!) - беру все подряд: обувь, всевозможную одежду, игрушки, детскую кровать, стол, ходунки, манеж и далее ночной горшок - таких у нас тогда еще не было. Все очень красиво и страшно дешево!

По возвращению в Стерлитамак при виде всех моих покупок с моей тещей стало плохо, - с ней в буквальном смысле случилась истерика. Да, что там теща - даже мать моего литовского друга Шарунаса, лишь прослышав о моих покупках, впала в шок: ее сын, будучи неоднократно в различных заграницах не привозил ничего, кроме авторучек! (И авторучки у нас когда-то были в дефиците!!!).

За месяц в Германии я написал две картины: на одной, как я уже говорил, я изобразил главную площадь Halle Mark Platz, а на второй          - здание Puschkin Haus, которую я подарил Дому Пушкина на открытии второй выставки.

Еще я привез домой пять начатых картин с видами Дрездена, Берлина и, конечно, Halle. Берлин, здание Ратуши, я начал писать в день отъезда из Германии: мой поезд Берлин - Вильнюс - Ленинград. Мой билет до Вильнюса (откуда уехал - туда и возвращаюсь).

Сажусь в «литовский» вагон, проводницы литовки, разговариваю с ними по-литовски и спрашиваю, нет ли свободного купе — хочу продолжить “Ратушу”. Им интересно видеть «живого» художника, да еще в работе и они предоставляют мне свободное купе.

Вещей у меня: три рюкзака, набитых немецкими шмотками и семь картин (как я уже сказал, пять начатых и два совершенно чистых холста, натянутые на подрамники и вставленные в рамы) находятся, согласно билету, в купе, а сам -  в другом, разложив краски, пишу Берлин...

Польская граница. Обыкновенная проверка. Советская - осматривают даже продукты. У одной литовки, кажется, из Клайпеды, увидев слишком большую палку колбасы, велели отрезать, сколько съест, а остальное они, мол, «уничтожат».

Дверь моего купе открыта и на весь вагон слышен «любезный» разговор пограничников. А у меня: так получилось, что-то напутал с наличностью, и на руках не оказалось советских рублей, на которые можно было купить что-нибудь в буфете. И я, набравший наглости при словах «отрежьте, сколько съедите...» при гробовом молчании всего вагона (каждый вез что-то «криминальное») почти кричу в другой конец вагона, где пограничники о готовились к экспроприации:

- И мне отрежьте!

Художник Альберт Мурзагулов.

У меня, как я уже сказал, три рюкзака по тридцать килограммов каждый, семь картин. Был, конечно, у меня и “криминал”. Например, еще долго до отъезда интересовался, сколько обуви можно везти до­мой. Сказали, в зависимости от статуса: турист - столько-то, военнослужащий - столько-то, командировочные - столько-то и т.д. Всяко выходило - не более шести пар! Статуса художника, приехав­шего со своей выставкой и продавшего много картин, не было. И тогда я решил, что дойчмарки мне везти в СССР нет смысла - они в те времена не были в ходу.

...Рассказывали легенду про Аллу Пугачеву, как она в Польше на конкурсе песни, в Сопоте, получила премию в 20 тысяч злот букваль­но перед отъездом. Не имея возможности потратить деньги, она, ре­шила, видимо, их выбросить, и направилась к первому мусорному ящику, буквально уткнувшись в здание «Детского фонда», который тут же и получил пожертвование от нашей знаменитой певицы.

Мне же было далеко до благотворительности Аллы Борисовны и к тому же, как я уже сказал, деньги я получил за несколько дней до отъезда, и рассудил так: покупаю шесть пар обуви для взрослых: же­не, себе, сыну, а будущему ребенку... двадцать четыре (как можно крохотные туфельки, пинетки считать за «пару»? Уж больно они все разные и красивые!). Спиртного было у меня, как сказали бы эколо­ги, несколько ПДК (предельно допустимой концентрации). Одним словом, для изрядного количества адреналина у меня был повод и тогда:

- И мне отрежьте колбасы!

- Не мешайте работать! - был их суровый ответ. Но к моим ве­щам они даже не подошли (вдруг еще что-нибудь попросит?!).

Картины, привезенные из ГДР, были закончены дома и впервые увидели свет в 1990 году на выставке в Стерлитамаке, проходившей во Дворце Культуры завода СК. Вместе с башкирскими пейзажами экспонировались и немецкие. А на следующий год состоялась выстав­ка в Каунасе в художественном музее им. М.К. Чюрлениса. Литов­ская фирма «Lavera» скупила всю выставку и поселила меня с семь­ей в литовском курортном городке Швянтой, на берегу Балтийского моря. Через полтора года мы вернулись в Стерлитамак, а фирма вскоре разорилась (из-за меня, как я шучу!), но это уже другая ис­тория.

О поездке в Германию мне напоминают имя дочери, которая ро­дилась ровно через десять дней после моего возвращения; тандем, на котором я все еще езжу и пивной бокал с гербом города Halle, из которого я иногда пью стерлитамакское пиво.

Жизнь и творчество Альберта Мурзагулова (1936 - 2011)