Художники Башкирии - Художник счастья. Памяти Николая Леонидовича Пеганова. Часть 2.

Идея художественной реконструкции событий и образов, символизирующих счастливую жизнь советских людей до­военной поры. - содержательная основа большинства произведений музейной кол­лекции. В силу своего смыслового един­ства они составляют отдельную тематиче­скую линию.

Еще в начале 90-х годов один из пер­вых исследователей творчества Николая Пеганова уральский искусствовед Тамара Речкалова определила эту тематическую линию понятием «стертая прелесть ста­рины» и связывала ее появление с начавшейся в эти же годы «экспансией документализма» в изобразительное искусство. Позднее или практически одновременно возник термин «ретро». Наверное, для того времени объективным было и то и другое, но сегодня, когда тематическая линия сформирована полностью, с этой терминологией хотелось бы поспорить, и в первую очередь потому, что в ней отсут­ствует, на наш взгляд, драматизм изобра­жаемых событий (или, точнее, его пред­определенность), который в эмоциональ­ной структуре созданных художником образов актуален не в меньшей степени, чем лирика или романтизм. Это не просто «ретро» или «стертая прелесть старины», а одна крупноформатная картина бытия целого поколения людей, неотрывная от истории страны, картина одного большого счастья Родины, поделенного на счастья миллионов людей, и приближающейся трагедии, также ворвавшейся в дома мил­лионов. Не случайно в одном из своих знаковых произведений - в полиптихе «В провинциальном городе (Все были еще живы)» (1990) - Пеганов использует прием кадрированности: кадр - хроникер отдельных событий и характерных при­мет времени, из которых и складывает­ся архетип конкретной эпохи.

К тому же время, оторванное от сегодняшнего дня лишь семью десятками лет, трудно на­звать стариной: старина - это век XVIII или намного раньше, но не недавнее про­шлое. Термин же «ретро» применим по отношению скорее к чему-то модному, стильному, гламурному, то есть в большей степени к интерпретационному и в мень­шей - к историческому. То же, что создано Пегановым, - это история, подлинная и романтическая одновременно: в эту историю веришь, ее любишь, по ней ностальги­руешь, поскольку рассказана она языком искренней, неподдельной любви художни­ка. Выбор же исторического периода легко объясним: Николай Пеганов, как и многие его соотечественники, был убежден, что до войны вера советских людей в счастливое завтра была неоспорима, иначе не победили бы они в страшной войне. Для него это время стало главным духовным источником, именно поэтому в нем, как и в его «Июне-острове», так много счастья и света.

От произведения к произведению, ответственно и трогательно «архивирует» он выдающиеся достижения молодого советского государства: первые советские самолеты и пароходы, величественные мосты над бурными реками, строящие­ся города (хотя они и звучат в основном лишь деликатным фоном события). И рядом - счастливые свидетели (а возможно. и участники) этих побед: люди, путеше­ствующие на довоенных пароходах и само­летах, отличники в красных пионерских галстуках, десятиклассники-выпускники, встречающие свой первый «взрослый» рассвет... И еще - многочисленные чайни­ки, поившие чаем или кипятком не одно поколение советских людей. В своих на­тюрмортах Пеганов «спел» подлинный гимн довоенному чайнику: несуразный по размерам металлический чайник не в меньшей степени, чем красавцы-пароходы и фанерные аэропланы-«этажерки», стал одним из основных носителей его худо­жественной идеи, любимым артефактом любимой эпохи.

Сама же ретроспектива мотивов и образов довоенного народного счастья отличается исключительной последова­тельностью. Так, в 1988 году появляется «Утренний натюрморт», в 1990-м - «До­военный пароход», «К дальнему берегу» и «Полет», в 1992-м - «XX век. Утро» и «Танго над рекой», в 1993-м - «Круж­ка пива» и «Пароход», в 1998-м - «От­личник», в 1999-м - «Чай в деревне». Но образной квинтэссенцией этой темы ста­ли полиптих «В провинциальном городе (Все были еще живы)» (1990) и картина «Довоенное лето» (1991), а ее началом - крупноформатное полотно «Город юно­сти» (1979), в котором белизна фартуч­ков выпускниц школы символизирует свет новой счастливой жизни. В «Городе юности» впервые появился и мотив без­граничного неба, который впоследствии будет развит во всех пейзажах Пеганова и станет одной из основных эмоциональных составляющих его «самолетных» компо­зиций: в последних выражены репрезен­тативная для 30-х годов идея покорения человеком неба и вера в близкое покоре­ние космоса. Причем «пегановское» небо совершенно особенное и поэтому не может восприниматься всеми однозначно. Так, Михаил Назаров¹² считает, что «его небо не пугает ни темнотой, ни ограниченно­стью пространства рамой. Оно веселое, детское. В нем можно кувыркаться, играть. Оно свободно для радости, оно нарядное, новогоднее». Это замечание, безусловно, интересно, поскольку, с одной стороны, оно как бы разрушает принцип условного пространства, а с другой - утверждает, что эффект пространственной безгранич­ности (но все-таки не вглубь, а вширь) до­стигается только цветом, точнее сложной нюансировкой многочисленных оттенков. На наш же взгляд, именно эта сложнейшая нюансировка и делает рисунок самолета еще более прозрачным или почти при­зрачным: маленький самолетик, похожий на игрушку, как бы ускользает от нас, рас­творяется в небе, и это ощущение чрезвы­чайно тревожно, если не драматично.

Николай Пеганов. Вечер. 1987. (БГХМ им. М. В. Нестерова).

Но на этом функции «пегановского» неба не исчерпываются: небо для него - еще и «ангел-хранитель» простого человеческого счастья. Взять хотя бы, к примеру, одно из самых проникновенных его произведений - жанровую компози­цию «Довоенное лето»: родственники или просто знакомые люди как бы замерли на секунду, они смотрят на нас так, как смотрят в объектив фотоаппарата, а над ними - большое чистое небо, хранящее их душевный покой, их мужскую друж­бу. Фрагмент беседки на крутом берегу, плывущий по реке пароход, домики, утопающие в кронах деревьев, сферичная пластика шихана - эти пейзажные мотивы звучат символами мира и стабильного сча­стья, и к тому же они - типично уфимские. Поэтому и небо над Уфой, как над любым другим провинциальным городом, кажет­ся и самым широким, и самым высоким. Тот же композиционный прием сюжет­ного центрирования с распростертым над ним небом использует Пеганов в картине «Кружка пива», главный герой которой - подгулявший в свой законный выход­ной или в праздник «мужичок-фраерок в модном прикиде». Но он не пропойца и не гуляка, а, наоборот, труженик, может быть даже стахановец, уж слишком тщательно выглажен его костюм и отчетлив рисунок заводских труб: очевидно, это трубы его родного завода, где он и ставит свои тру­довые рекорды.

Еще один патриот советской страны - пионер-отличник в картине «Отличник»: ответственный и нарядный, он всегда го­тов ответить урок только на пятерку. И в этом нет никакой авторской иронии. Яркий солнечный свет и слепящая глаз небесная синь - свидетельства близости лет­них школьных каникул, которые всегда - радость; пролетающий самолет, красивый сам по себе, - предположение об отдыхе на море, откуда, по довоенной традиции было принято отправлять фотографии с трогательными надписями. Именно на такой довоенной фотографии с надписью «Привет из Крыма» изображены герои по­липтиха «В провинциальном городе (Все были еще живы)». Они действительно живы и, в отличие от художника, еще не знают о приближающейся войне: пред­чувствие войны выражено Пегановым только стилистически - плоскостностью в трактовке фигур и их дополнительным абрисом, вследствие чего они кажутся почти бестелесными или как будто исче­зающими. Прием графичности становится еще более аргументированным, если сравнить его с пастозностью живописи «Отличника». Очевидно, довоенный пе­риод в «Отличнике» на несколько лет старше этого же периода в полиптихе «В провинциальном городе», и именно этим объясняется не только пастозность, но и праздничность колорита «Отличника»: и то и другое - синонимы радости и полно­ты жизни.

Николай Пеганов. Утренний натюрморт. 1988.  (БГХМ им. М. В. Нестерова).

Что же касается стилистики темати­ческой линии в целом, то ее ретроспектива показывает, что, представляя собой сим­биоз живописности и графичности, она все-таки имеет свои этапные прерогативы. В первом случае имеются в виду в основ­ном ранние произведения, «Город юности» в том числе, во втором - более поздние, и среди них «Утренний натюрморт», «В провинциальном городе (Все были еще живы)», «Полет», «XX век. Утро», «Круж­ка пива», «Чай в деревне». Возможно, при­ем графичности, или, точнее, рисуночности, продиктован той образной эфемерно­стью, которая в произведениях последних лет происходит из осознания художником мифичности довоенного счастья. Хотя это только предположение. Или прав Наза­ров, считающий, что «паровозы и парохо­ды Пеганова, стилистически доведенные до цветовой метафоры... удивительным образом освобождают нас от конечности и дают бесконечность». Бесконечность исторических оценок и производную от них долю сомнения?

Из воспоминаний друзей Николая Пеганова известно, что он писал и портре­ты. В их ряду - портреты жены Наташи (Натальи Васильевны), один из которых - ранний - Михаил Назаров определил как «слегка румяный, нежный, как рассвет, но в нем стройность струны». Наталья Васи­льевна стала и моделью героини триптиха «Книга судеб» - одного из важнейших произведений Пеганова в ретроспективе его главной темы в контексте «до войны - война».

Что же касается музейной коллекции, то единственным образцом портретного творчества Пеганова в ней можно считать картину «Вифлеемская звезда» (1996), главными героями которой стали самые близкие его друзья - уфимские худож­ники Михаил Назаров (слева) и Николай Калинушкин (справа). Изображенные в «роли» библейских волхвов (иначе поче­му в их руках «дары»?), они отличаются безупречным портретным сходством, к тому же это произведение ценно еще и тем, что представляет единственный в му­зейной коллекции автопортрет Пеганова (в центре). Что же касается живописно- пластического решения «Вифлеемской звезды», то оно имеет прямые аналогии с русской живописью начала XX века, но не с «Голубой розой», а с «Бубновым валетом» и, следовательно, с кубофуту- ризмом, что, скорее всего, объясняется данью уважения художника живописным убеждениям Михаила Назарова. Во всяком случае, «изломы» рисунка и откро­венная декоративность колористического решения с доминированием в нем яркого, почти локального красного цвета - ти­пично «бубнововалетские». В то же время важно отметить, что многие произведения Пеганова, в особенности последних лет, отличаются такой же колористической активностью и даже напряженностью, но в их основе лежит все-таки не цвет, а тон. Взять хотя бы, к примеру, пейзаж «Зима. Пугало» (1998) с его изысканным тональным решением. Но именно эта ко­лористическая вариативность, продемон­стрированная на примере «Вифлеемской звезды», производная от вариативности стилистической, позволяет еще раз убе­диться в искренности импровизационного чувства художника, заключающего в себе главное - его восторженно-ответственное отношение к человеку, истории, природе, к миру в целом, или, как говорит Наза­ров, «цвет у Пеганова возникает из самой материи - материи состояния». Уточним: у позднего Пеганова в особенности, и это утверждение - почти аксиома.

Николай Пеганов. Чай в деревне. 1999. (БГХМ им. М. В. Нестерова).

Своеобразной иллюстрацией этого стала картина «Ушедшая страна» - последнее произведение художника, напи­санное в год его кончины и еще не вошед­шее в собрание Нестеровского музея. Что такое «Ушедшая страна» в эволюции мировоззрения художника? Не покаяние ли это? Покаяние в многолетнем заблуж­дении любимого Пегановым народа? Или «Ушедшая страна» и есть единственная отправная точка в его ретроспективе до­военного народного счастья? Зеркало мифичности? Тогда необходимо напом­нить, что выставка 1999 года также (или уже) носила название «Ушедшая страна». Значит ли это, что и мифичность у Пега­нова имеет свою ретроспективу? Череда вопросов, сквозь которые высвечивает­ся одно: «Ушедшей страной» художник, еще совсем недавно убежденный в пер­спективности народного счастья, сегодня убежденно утверждает, что это счастье изначально было обречено на гибель - еще тогда, в день кровавой казни последнего российского царя

Художники Башкирии - Художник счастья. Памяти Николая Леонидовича Пеганова. Часть 1.